В качестве примера остановимся на речи Простаковой. Впечатление о невежестве Простаковой создаётся прежде всего включением в её лексикон слов просторечно-простонародных, но нейтральных в экспрессивном отношении: он, де, ба, к статью ли, достальные, куды, никуды, ища (“ещё”), я чаю, потакать, авось-либо, застращать, нынче, пока, пота, смотри-тка, кабы, нещечко. Именно эта лексика, лишённая экспрессивной нагрузки, призванная подчеркнуть слово в речи, выделить его, — эта лексика создаёт “простонародный” фон речевой характеристики. Звучащие на этом фоне бранные слова (рыло, мошенник, вор, воровская харя, скот, болван, бестия, урод, рохля, каналья, рожа, ведьма, дура бессчётная) резче передают грубость, необузданность, жестокость Простаковой. Г-жа Простакова (за кулисами). Плуты! Воры! Мошенники! Всех прибить велю до смерти! Ах я собачья дочь! Что я наделала! Ненасытная душа! Кутейкин! За что это? Заметим, однако, что в словарях второй половины XVIII века не все указанные слова квалифицированы как стилистически сниженные. Такие, например, слова, как болтун, дура, дичь, рожа, харя, уморить, шататься, зазеваться, стилистически не ограничены. Были совершенно обычными в разговорной речи и формы куды, никуды, достальной, робёнок. На разговорный характер этих слов указывает их отсутствие в официальных письмах, деловых документах; у Фонвизина (кроме «Недоросля») они встречаются в комедии «Бригадир», в переводах басен, в письмах к родным. В речи Простаковой отражены и диалектные черты: диалектные союзы; употребление постпозитивного члена. Г-жа Простакова. Простил! Ах, батюшка!.. Ну! Теперь-то дам я зорю канальям своим людям. Теперь-то я всех переберу поодиночке. Теперь-то допытаюсь, кто из рук её выпустил. Нет, мошенники! Нет, воры! Век не прощу, не прощу этой насмешки. Не волен! Дворянин, когда захочет, и слуги высечь не волен; да на что ж дан нам указ-от о вольности дворянства? А с долгами-то разделаться?.. Недоплачено учителям... Простакова использует в своей речи книжные выражения (“изрядный вымысел”, “амурное письмо”). Большинство драматургов, воспроизводя речь слуг, крестьян, поместных дворян, создавали некий условный язык, отличавшийся от живой обиходной речи нарочитой концентрацией просторечных элементов. В отличие от большинства своих современников Фонвизин создаёт язык комических героев средствами литературного языка, очень точно используя при этом элементы просторечия. Этим он достигает полного правдоподобия речи Простаковой и других “низких” персонажей комедии. У читателя создаётся впечатление, что в речи этих героев отражена реальная речевая практика провинциального дворянства, слуг и так далее. Очевидно, плодотворным был именно этот путь создания речевой характеристики бытовых, комических персонажей комедии — использование речевой практики самого писателя, широкое включение разговорной лексики и фразеологии, употребительной в кругу образованных людей. Подобную задачу ставили перед собой и другие комедиографы, современники Фонвизина, но разрешена она блестяще лишь Фонвизиным, осуществившим её полнее и решительнее.
Лужин: «Все платье только что от портного…лицо его, весьма свежее и красивое, и без того казалось моложе своих 45 лет. И если было что-то отталкивающее, то происходило от других причин». Если сопоставлять портреты Мармеладова и Лужина, то можно отслеживать такую особенность: Лужин – человек с красивым лицом, внешностью, но он производит отталкивающее впечатление, сразу виден заносчивый характер и типичность «лужиных», а по отношению к Семену Захарычу подобного рода ассоциаций он не вызывает, автор говорит «сияли его одушевленные глазки».
