Стиль И. Бабеля, при всей его прекрасной ощутимости и явственности (его видишь, слышишь, осязаешь!), - тем не менее, нелегко поддается выявлению его внутреннего "ядра", а именно, - того "принципа видения и оформления" (М. Бахтин), того закона поэтики писателя, который, как говорилось, необходимо и направленно "руководит" ее массивом. Его "не заключена в самой сущности бабелевской структурной закономерности, которую составляют две - и резко противостоящие, и связанные тенденции, - творящие острейшую "сопричастную антиномичность" его стиля (1).
Наташа чувствует прилив физических сил, что возвещает начало постепенного возвращения к жизни. Но ей по-прежнему не до веселья. Она уже никогда не будет прежней, но это не значит, что психопат покалечил Наташину душу. Наоборот, ее личность становится более зрелой.
«Наташа была спокойнее, но не веселее. Она не только избегала всех внешних условий радости: балов, катанья, концертов, театра; но она ни разу не смеялась так, чтобы из-за смеха ее не слышны были слезы. Она не могла петь. Как только начинала она смеяться или пробовала одна сама с собой петь, слезы душили ее: слезы раскаяния, слезы воспоминаний о том невозвратном, чистом времени; слезы досады, что так, задаром, погубила она свою молодую жизнь, которая могла бы быть так счастлива. Смех и пение особенно казались ей кощунством над ее горем.
О кокетстве она и не думала ни раза; ей не приходилось даже воздерживаться. Она говорила и чувствовала, что в это время все мужчины были для нее совершенно то же, что шут Настасья Ивановна".
В этой фазе многие из вас отмечают сильное снижение либидо и даже полную утрату всяких плотских желаний. Но пусть вас это не пугает: мне видится, что это закономерная реакция организма, потратившего очень много ресурсов как на отношения с психопатом, так и на восстановление. Поэтому он поневоле отключает "лишние" в данный момент опции. Речь идет о выживании).
"Внутренний страж твердо воспрещал ей всякую радость. Да и не было в ней всех прежних интересов жизни из того девичьего, беззаботного, полного надежд склада жизни. Чаще и болезненнее всего вспоминала она осенние месяцы, охоту, дядюшку и святки, проведенные с Nicolas в Отрадном. Что бы она дала, чтобывозвратить хоть один день из того времени! Но уж это навсегда было кончено. Предчувствие не обманывало ее тогда, что то состояние свободы и открытости для всех радостей никогда уже не возвратится больше. Но жить надо было".
«Ей отрадно было думать, что она не лучше, как она прежде думала, а хуже и гораздо хуже всех, всех, кто только есть на свете. Но этого мало было. Она знала это и спрашивала себя: "Что ж дальше?» А дальше ничего не было. Не было никакой радости в жизни, а жизнь проходила. Наташа, видимо, старалась только никому не быть в тягость и никому не мешать, но для себя ей ничего не нужно было. Она удалялась от всех домашних, и только с братом Петей ей было легко.
Она почти не выезжала из дому и из приезжавших к ним рада была только одному Пьеру. Нельзя было нежнее, осторожнее и вместе с тем серьезнее обращаться, чем обращался с нею граф Безухов. Наташа бессознательно чувствовала эту нежность обращения и потому находила большое удовольствие в его обществе.
Стиль И. Бабеля, при всей его прекрасной ощутимости и явственности (его видишь, слышишь, осязаешь!), - тем не менее, нелегко поддается выявлению его внутреннего "ядра", а именно, - того "принципа видения и оформления" (М. Бахтин), того закона поэтики писателя, который, как говорилось, необходимо и направленно "руководит" ее массивом. Его "не заключена в самой сущности бабелевской структурной закономерности, которую составляют две - и резко противостоящие, и связанные тенденции, - творящие острейшую "сопричастную антиномичность" его стиля (1).
Источник: https://www.bibliofond.ru/view.aspx?id=82905
© Библиофонд
Объяснение:
Наташа чувствует прилив физических сил, что возвещает начало постепенного возвращения к жизни. Но ей по-прежнему не до веселья. Она уже никогда не будет прежней, но это не значит, что психопат покалечил Наташину душу. Наоборот, ее личность становится более зрелой.
«Наташа была спокойнее, но не веселее. Она не только избегала всех внешних условий радости: балов, катанья, концертов, театра; но она ни разу не смеялась так, чтобы из-за смеха ее не слышны были слезы. Она не могла петь. Как только начинала она смеяться или пробовала одна сама с собой петь, слезы душили ее: слезы раскаяния, слезы воспоминаний о том невозвратном, чистом времени; слезы досады, что так, задаром, погубила она свою молодую жизнь, которая могла бы быть так счастлива. Смех и пение особенно казались ей кощунством над ее горем.
О кокетстве она и не думала ни раза; ей не приходилось даже воздерживаться. Она говорила и чувствовала, что в это время все мужчины были для нее совершенно то же, что шут Настасья Ивановна".
В этой фазе многие из вас отмечают сильное снижение либидо и даже полную утрату всяких плотских желаний. Но пусть вас это не пугает: мне видится, что это закономерная реакция организма, потратившего очень много ресурсов как на отношения с психопатом, так и на восстановление. Поэтому он поневоле отключает "лишние" в данный момент опции. Речь идет о выживании).
"Внутренний страж твердо воспрещал ей всякую радость. Да и не было в ней всех прежних интересов жизни из того девичьего, беззаботного, полного надежд склада жизни. Чаще и болезненнее всего вспоминала она осенние месяцы, охоту, дядюшку и святки, проведенные с Nicolas в Отрадном. Что бы она дала, чтобывозвратить хоть один день из того времени! Но уж это навсегда было кончено. Предчувствие не обманывало ее тогда, что то состояние свободы и открытости для всех радостей никогда уже не возвратится больше. Но жить надо было".
«Ей отрадно было думать, что она не лучше, как она прежде думала, а хуже и гораздо хуже всех, всех, кто только есть на свете. Но этого мало было. Она знала это и спрашивала себя: "Что ж дальше?» А дальше ничего не было. Не было никакой радости в жизни, а жизнь проходила. Наташа, видимо, старалась только никому не быть в тягость и никому не мешать, но для себя ей ничего не нужно было. Она удалялась от всех домашних, и только с братом Петей ей было легко.
Она почти не выезжала из дому и из приезжавших к ним рада была только одному Пьеру. Нельзя было нежнее, осторожнее и вместе с тем серьезнее обращаться, чем обращался с нею граф Безухов. Наташа бессознательно чувствовала эту нежность обращения и потому находила большое удовольствие в его обществе.